Балет. Либретто А. Белинского по одноименной поэме А. Твардовского. Балетмейстер В. Васильев.
Первое представление: ЦТ («Ленфильм»), 1984 год.
Начало без музыки. Три портрета Александра Трифоновича и его голос за кадром. Звучит начало поэмы «Дом у дороги»:
Я начал песню в трудный год,
Когда зимой студеной
Война стояла у ворот
Столицы осажденной.
Но я с тобою был, солдат,
С тобою неизменно —
До той и с той зимы подряд
В одной стране военной...
И где бы ни переступал
Каких домов пороги,
Я никогда не забывал
О доме у дороги.
Появляется титр — «Дом у дороги». Мелодию вальса играет на гармони одной рукой крестьянин в кепке. На подоконнике свежевыструганного сруба сидит герой фильма и вспоминает...
Первый хореографический эпизод — «Сенокос»:
В тот самый час воскресным днем,
По праздничному делу,
В саду косил ты под окном
Траву с росою белой.
Трава была травы добрей —
Горошек, клевер дикий,
Густой метелкою пырей
И листья земляники.
И ты косил ее, соря,
Кряхтя, вздыхая сладко,
И сам подслушивал себя,
Когда звенел лопаткой.
Идут косари, звучит их песня:
Коси, коса,
Пока роса,
Роса долой —
И мы домой.
Песня звучит а капелла. Танец не имитирует движения косы: движения восьми пар напоминают траву, колышущуюся волнами от ветра. Пустая сценическая площадка, по краям ее макеты деревенских изб, линии электрических столбов дают приметы времени. И парни и девушки танцуют босиком. Порты, рубашки с напуском: короче, совсем не условная одежда крестьян на сенокосе. С появлением людей в туфлях на низком каблуке, нарядных косынках и кепках начинается колхозный праздник, и полуклассический танец босиком в первом эпизоде переходит в русскую дробь. Этот эпизод заканчивается поцелуем героя и героини (И. Колпакова и В. Васильев).
Третий эпизод, их любовное адажио, танцуется тоже босиком, но танцевальный язык здесь на чисто классической основе с партнерскими поддержками.
Соединение третьего и четвертого эпизодов — точное переложение на язык телевизионной хореографии двух строф Твардовского из «Дома у дороги»:
И та любовь была сильна
Такою властной силой,
Что разлучить одна война
Могла.
И разлучила.
Женская рука бьет железной палкой по висящему рельсу. Выбегает босая женщина с большим платком в руке, за ней — вторая, третья.
И шла, гудела, как набат,
Беда по всей округе.
Четвертый эпизод — «Набат», пятый — «Бой», шестой — «Плен». В «Набате» три сцены. Отчаяние женщин выражается движением разноцветных платов,— именно платов, а не платков. «Птицы с подбитыми крыльями» — образ этого танца.
Во второй сцене — стремительный выход героев на высоких прыжках с распахнутыми руками, их прощание без объятий, без обычных поддержек,— как хореографиче- екая цитата из первого адажио,— но прощание очень короткое, как были на самом деле прощания перед уходом на войну.
И, наконец, третья сцена — проводы парней. Ничто не повторяет в рисунке танца прощания героев. Мужчины становятся перед женщинами на колени, как бы прося благословения, потом женщины опускаются на колени перед мужчинами, словно благодаря за будущий ратный подвиг. Мужчины уходят лицом к камере, двигаясь назад с поднятыми в прощальном взмахе руками, и на затихающих звуках музыки «растворяются» (расфокус) платы оставшихся женщин.
Кадр закрывается дымом. Новый музыкальный эпизод — «Бой».
Фронт налево, фронт направо,
И в февральской вьюжной мгле
Страшный бой идет, кровавый,
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.
Художник Борис Петрушанский, убрав макеты деревенских изб, поставил на площадке четыре противотанковых ежа и покосил телеграфный столб с оборванным проводом. Пятеро бойцов во главе с героем танцуют по-прежнему босиком. Вместо портов — солдатские галифе. Голые тела. В бою «ради жизни на земле» гибнут четверо. Один герой сражается до конца и побеждает.
Вся виртуозная прыжковая танцевальная техника Владимира Васильева вошла в этот четырехминутный танец. Каждое новое движение снималось рапидом, причем каждая танцевальная комбинация — с разной скоростью. В конце номера герой шел на камеру, менялся свет, и его фигура вырастала в гигантский силуэт с развевающимися волосами.
Работа Васильева за монтажным столом над построением хореографии эпизода «Бой» напоминала работу нейрохирурга. Десятки микропланов в четырехминутной сцене создали единый эмоциональный сплав. Это высшее достижение Васильева как балетмейстера.
Следующий эпизод — «Плен». Стихи Твардовского, особенно «Колыбельная» родившемуся в неволе сыну, уже сами по себе музыкальны.
Сынок, родной сыночек,
Зачем ты, горестный такой,
Слеза моя, росиночка,
На свет явился в час лихой,
Краса моя, кровиночка?
Зачем в такой недобрый срок,
Моя родная деточка?
Зачем ты тянешься к груди
Озябшими ручонками,
Не чуя горя впереди,
В тряпье сучишь ножонками?
Живым родился ты на свет,
А в мире зло несытое,
Живым — беды, а мертвым — нет,
У смерти под защитою.
Гаврилин заменил текст вокализом с аккомпанементом струнных. Само появление нового человека в плену было обозначено музыкальной фразой вальса на гуслях. В сцене не было ни одного танцевального движения, но это был танец.
Колючая проволока на первом плане. Сапоги немецких солдат, отбивающие такт. На вышке — прожектор. Луч его тоже движется под музыку. Группа пленных. Они раскачиваются и идут вперед, поддерживая падающую героиню. На фортиссимо женского голоса мужчины поднимают героиню на вытянутых руках, потом опускают, и женщины закрывают ее своими телами. Следующий кадр — героиня с младенцем, завернутым в платок. Яркий луч света. Та же мизансцена, что в конце боя. Ветер треплет волосы героини, освещенные солнцем.
После этих трех образно решенных эпизодов шла сцена возвращения героя в обугленный дом у дороги. Он находит чудом уцелевшую косу, берет ее в руки, и на девятиминутном вальсе идут воспоминания о довоенной деревне. Хореография здесь основана на классике, где женщины впервые встают на пальцы. Музыкальная драматургия вальса очень богата и выразительна. Содержание сцены подсказано стихами. То же поле. Косят вчерашние бойцы. Косит Андрей.
Чтоб горе делом занялось,
Солдат вставал с рассвета
И шире, шире гнал покос
За все четыре лета.
Вслед за косой качал солдат
Спиной, от пота серой.
И точно время на свой лад
Своею мерял мерой.
И косу вытерши травой
На остановке краткой,
Он точно голос слушал свой,
Когда звенел лопаткой.
И голос тот как будто вдаль
Взывал с тоской и страстью.
И нес с собой его печаль,
И боль, и веру в счастье.
Опустело поле. Один Андрей все косит и косит. Далекий женский голос поет:
Коси, коса,
Пока роса,
Роса долой —
И мы домой.
И не видит солдат, как далеко-далеко за его спиной, на другом конце поля, появилась женская фигура с ребенком на руках. Фильм кончается крупным планом героя на фоне сгоревшего дома. А затем в тишине на экране появляются слова:
И памятью той, вероятно,
Душа моя будет больна,
Покамест бедой невозвратной.
Не станет для мира война...
(Белинский А. Старое танго. Заметки телевизионного практика.— М.: Искусство, 1988.)
