Балет.  Либретто А. Белинского по одноименной поэме А. Твардовского. Балетмейстер В. Васильев.

Первое представление: ЦТ («Ленфильм»), 1984 год.

Начало без музыки. Три портрета Александра Трифоновича и его голос за кадром. Звучит начало поэмы «Дом у дороги»:

Я начал песню в трудный год,

 Когда зимой студеной

 Война стояла у ворот

 Столицы осажденной.

 Но я с тобою был, солдат,

 С тобою неизменно —

 До той и с той зимы подряд

 В одной стране военной...

И где бы ни переступал

 Каких домов пороги,

 Я никогда не забывал

 О доме у дороги.

Появляется титр — «Дом у дороги». Мелодию вальса играет на гармони одной рукой крестьянин в кепке. На подоконнике свежевыструганного сруба сидит герой фильма и вспоминает...

Первый хореографический эпизод — «Сенокос»:

В тот самый час воскресным днем,

 По праздничному делу,

 В саду косил ты под окном

 Траву с росою белой.

 Трава была травы добрей —

 Горошек, клевер дикий,

 Густой метелкою пырей

 И листья земляники.

 И ты косил ее, соря,

 Кряхтя, вздыхая сладко,

 И сам подслушивал себя,

 Когда звенел лопаткой.

Идут косари, звучит их песня:

Коси, коса,

 Пока роса,

 Роса долой —

 И мы домой.

Песня звучит а капелла. Танец не имитирует движения косы: движения восьми пар напоминают траву, колышущуюся волнами от ветра. Пустая сценическая площадка, по краям ее макеты деревенских изб, линии электрических столбов дают приметы времени. И парни и девушки танцуют босиком. Порты, рубашки с напуском: короче, совсем не условная одежда крестьян на сенокосе. С появлением людей в туфлях на низком каблуке, нарядных косынках и кепках начинается колхозный праздник, и полуклассический танец босиком в первом эпизоде переходит в русскую дробь. Этот эпизод заканчивается поцелуем героя и героини (И. Колпакова и В. Васильев).

Третий эпизод, их любовное адажио, танцуется тоже босиком, но танцевальный язык здесь на чисто классической основе с партнерскими поддержками.

Соединение третьего и четвертого эпизодов — точное переложение на язык телевизионной хореографии двух строф Твардовского из «Дома у дороги»:

И та любовь была сильна

 Такою властной силой,

 Что разлучить одна война

 Могла.

 И разлучила.

Женская рука бьет железной палкой по висящему рельсу. Выбегает босая женщина с большим платком в руке, за ней — вторая, третья.

И шла, гудела, как набат,

 Беда по всей округе.

Четвертый эпизод — «Набат», пятый — «Бой», шестой — «Плен». В «Набате» три сцены. Отчаяние женщин выражается движением разноцветных платов,— именно платов, а не платков. «Птицы с подбитыми крыльями» — образ этого танца.

Во второй сцене — стремительный выход героев на высоких прыжках с распахнутыми руками, их прощание без объятий, без обычных поддержек,— как хореографиче- екая цитата из первого адажио,— но прощание очень короткое, как были на самом деле прощания перед уходом на войну.

И, наконец, третья сцена — проводы парней. Ничто не повторяет в рисунке танца прощания героев. Мужчины становятся перед женщинами на колени, как бы прося благословения, потом женщины опускаются на колени перед мужчинами, словно благодаря за будущий ратный подвиг. Мужчины уходят лицом к камере, двигаясь назад с поднятыми в прощальном взмахе руками, и на затихающих звуках музыки «растворяются» (расфокус) платы оставшихся женщин.

Кадр закрывается дымом. Новый музыкальный эпизод — «Бой».

Фронт налево, фронт направо,

 И в февральской вьюжной мгле

 Страшный бой идет, кровавый,

 Смертный бой не ради славы,

 Ради жизни на земле.

Художник Борис Петрушанский, убрав макеты деревенских изб, поставил на площадке четыре противотанковых ежа и покосил телеграфный столб с оборванным проводом. Пятеро бойцов во главе с героем танцуют по-прежнему босиком. Вместо портов — солдатские галифе. Голые тела. В бою «ради жизни на земле» гибнут четверо. Один герой сражается до конца и побеждает.

Вся виртуозная прыжковая танцевальная техника Владимира Васильева вошла в этот четырехминутный танец. Каждое новое движение снималось рапидом, причем каждая танцевальная комбинация — с разной скоростью. В конце номера герой шел на камеру, менялся свет, и его фигура вырастала в гигантский силуэт с развевающимися волосами.

Работа Васильева за монтажным столом над построением хореографии эпизода «Бой» напоминала работу нейрохирурга. Десятки микропланов в четырехминутной сцене создали единый эмоциональный сплав. Это высшее достижение Васильева как балетмейстера.

Следующий эпизод — «Плен». Стихи Твардовского, особенно «Колыбельная» родившемуся в неволе сыну, уже сами по себе музыкальны.

Сынок, родной сыночек,

 Зачем ты, горестный такой,

 Слеза моя, росиночка,

 На свет явился в час лихой,

 Краса моя, кровиночка?

 Зачем в такой недобрый срок,

 Моя родная деточка?

 Зачем ты тянешься к груди

 Озябшими ручонками,

 Не чуя горя впереди,

 В тряпье сучишь ножонками?

 Живым родился ты на свет,

 А в мире зло несытое,

 Живым — беды, а мертвым — нет,

 У смерти под защитою.

Гаврилин заменил текст вокализом с аккомпанементом струнных. Само появление нового человека в плену было обозначено музыкальной фразой вальса на гуслях. В сцене не было ни одного танцевального движения, но это был танец.

Колючая проволока на первом плане. Сапоги немецких солдат, отбивающие такт. На вышке — прожектор. Луч его тоже движется под музыку. Группа пленных. Они раскачиваются и идут вперед, поддерживая падающую героиню. На фортиссимо женского голоса мужчины поднимают героиню на вытянутых руках, потом опускают, и женщины закрывают ее своими телами. Следующий кадр — героиня с младенцем, завернутым в платок. Яркий луч света. Та же мизансцена, что в конце боя. Ветер треплет волосы героини, освещенные солнцем.

После этих трех образно решенных эпизодов шла сцена возвращения героя в обугленный дом у дороги. Он находит чудом уцелевшую косу, берет ее в руки, и на девятиминутном вальсе идут воспоминания о довоенной деревне. Хореография здесь основана на классике, где женщины впервые встают на пальцы. Музыкальная драматургия вальса очень богата и выразительна. Содержание сцены подсказано стихами. То же поле. Косят вчерашние бойцы. Косит Андрей.

Чтоб горе делом занялось,

 Солдат вставал с рассвета

 И шире, шире гнал покос

 За все четыре лета.

 Вслед за косой качал солдат

 Спиной, от пота серой.

 И точно время на свой лад

 Своею мерял мерой.

 И косу вытерши травой

 На остановке краткой,

 Он точно голос слушал свой,

 Когда звенел лопаткой.

 И голос тот как будто вдаль

 Взывал с тоской и страстью.

 И нес с собой его печаль,

 И боль, и веру в счастье.

Опустело поле. Один Андрей все косит и косит. Далекий женский голос поет:

Коси, коса,

 Пока роса,

 Роса долой —

 И мы домой.

И не видит солдат, как далеко-далеко за его спиной, на другом конце поля, появилась женская фигура с ребенком на руках. Фильм кончается крупным планом героя на фоне сгоревшего дома. А затем в тишине на экране появляются слова:

И памятью той, вероятно,

 Душа моя будет больна,

 Покамест бедой невозвратной.

 Не станет для мира война...

(Белинский А. Старое танго. Заметки телевизионного практика.— М.: Искусство, 1988.)